не попала на моего сына? — снова спросила она.

— От топора в заднице мало кто помирает, — огрызнулся я, потом одумался и пояснил. — Я не думал, что кровь гарма может навредить. Хотел убить тварь и освободить Магнуса. На меня самого слюны напустили столько, что чуть не захлебнулся.

Я провел пальцами по волосам и увидел, как белая вязкая нить потянулась с головы за пальцами. Но конунгова жена даже не поморщилась.

— Золотая монета… Золотая монета… Ты до сей поры ее не истратил? — вдруг воскликнула она.

— Нет. Она и сейчас при мне. В кошеле, — сказал и тут же пожалел. А ну как забрать захочет? А я ведь ее в оплату за топор должен отдать. Пусть даже и половину.

— Жрец говорил, что через мой дар беда дотянется до сына. Потому я перестала кому-либо что-то дарить. Даже славным воинам и их женам, — словно бы про себя проговорила женщина. — Пусть даже Рагнвальд злился на это. Кто же знал… Кто знал, что бахвалистый мальчишка не растратит монету в первый же день в столице… Значит, через монету мой сын и прикипел к тебе. Уж не ты ли встал с ним в кнаттлейке?

— Я. Сначала Варди, а потом я.

— И за пиршественным столом сидел с ним рядом?

— Он сам позвал.

— И в охоту с собой взял. Почему ты не потратил монету? Почему не купил шелковых рубашек или сапогов из акульей кожи?

Ее взгляд упал на потрепанный ньордов топорик, который все еще висел у меня на поясе.

— Или достойное оружие? Неужто ничто в Хандельсби не привлекло тебя?

— Я хотел отдать монету отцу, но тот после суда вернул ее. Сказал, что мне нужнее.

— Ты отдал… — женщина задумалась. — Отдал, но твой отец продолжал считать монету твоей, потому и вернул. Все равно, что и не уходила монета от тебя.

Она поднялась, прошлась вокруг стола, снова села. Глянула на меня так, словно я своими руками убил ее сына.

— Карл, отдай мне ту монету. Верни!

— Я бы вернул. Легко пришло, легко ушло. Только ведь монета уже обещана. Я сговорился с Кормундом, что он выкует для меня особый топорик, а я ему за это половину золотой монеты. Как же я теперь ее отдам?

— Выбирай любое оружие, что на стенах! Смотри, тут и меч с золотой оплеткой, и секира с самоцветами!

Я невольно отодвинулся назад, едва не свалившись с лавки.

— У меня уговор. Не могу я нарушить слово. Какой же я после этого мужчина?

— Мужчина, — хмыкнула конунгова жена.

Я стиснул кулаки, подавив порыв врезать ей по губам. Как она, женщина, смеет так говорить обо мне? Швырнула монету, как подачку, и теперь думает, что может поносить меня?

— Хорошо, — сказала она. — Пойди к купцу Вигге и скажи, что тебе нужно поменять золото на серебро. Скажи, что Рогенда велела сделать это. Если монета уйдет из твоих рук, то беда минует Магнуса, перестанет он хвататься за первого попавшегося хирдмана. Разве мало достойных юношей в Хандельсби?

Если бы она вежливо попросила меня, то я не смог бы ей отказать. Но после ее презрительного взгляда на пристани, после хмыкания «мужчина» как я мог повиноваться?

Так что я встал, качнул головой.

— Я обещал Кормунду половину золотой монеты. Так что по весне принесу монету ему, пусть он сам разрубит и возьмет свою часть. А остаток я брошу в море, чтобы не таскать за собой чужой беды.

И ушел.

На половине пути к дому Ньорда я поостыл и пожалел, что вспылил. Может, сходить к тому купцу, как его там звали? Да нет уж. И вообще, что это за глупость — через дар придет беда? Разве я беда? Наоборот, благодаря мне Магнус победил в кнаттлейк, а то ведь играл хуже Ингрид. Благодаря мне он вообще еще жив. Если бы пошел к хутору вместе с Варди, то помер бы, наверное. Так что пусть вздорная баба не мелет глупости. Сама монету дала, никто не просил, никто не вымаливал.

Да и вообще хорошо они живут тут! Честные хирдманы за каждый эйрир бьются, рискуют жизнями и головами, а в Хандельсби за несколько месяцев можно получить ни за что целое состояние. Подумаешь, фьорд переплыл или в кнаттлейк сыграл. А вон сколько заработал! Понятно, почему здесь такая прорва народу живет. На одной акульей шкуре можно кучу денег поднять!

Если останусь в Хандельсби, скорее всего, буду поднимать по руне за год, ну, может, за два. За десять лет дорасту до десятой руны. Как дружинник Магнуса, а именно это меня будет ждать, получу сердце твари просто так. Женюсь, отстрою дом, хозяйство, буду каждый год играть в кнаттлейк на потеху толпе, состязаться с другими хельтами, ходить на зимнюю охоту, привечать гостей, как Стиг Мокрые Штаны, ездить на поединки и следить за правдой. Вроде бы чего еще желать? Тут тебе и деньги, и руны, и спокойная жизнь.

Тулле с хозяевами дома меня так рано не ждали. Старуха лишь глянула на меня, так сразу же побежала топить баню, Тулле хлопнул меня по плечу и пошел таскать воду для мытья, Ньорд принес колбасу со вчерашними лепешками.

Я вернулся.

Смыв с себя липкую жижу, хорошенько пропарившись и выпив темного пива, я упал на лавку, завернулся в пропахшее дымом одеяло и уснул.

— Сколько он уже так дрыхнет? — послышался грубоватый голос, не приглушенный даже немного.

— Весь вечер, ночь и до сих пор, — робко ответила старуха. — Будить?

Я приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел, что в скромный ньордов дом пришла половина хирда во главе с Альриком. Это что же такое случилось?

— Да что разговаривать? Выгнать из хирда и всё!

Ах ты ж, Видарссон! Выгнать, говоришь? Да если б не я, сидел бы ты в подмышке отца и пикнуть бы даже не смел. А тут охрабрел чересчур…

— Ага. Вот ты его и выгонишь, — заговорил Вепрь. — Прямо подойдешь и скажешь, мол, так и так, я, перворунный новичок, хочу, чтобы ты, пятирунный урод, ушел из ульверов.

— Вставай уже! — повысил голос хёвдинг. — Не спишь же!

И то правда! Я отбросил одеяло, по привычке поежился, а потом понял, что мне не холодно. Даже босым ступням не зябко на дощатом полу стоять. Так что накинул вторую рубаху, наскоро обмотал ноги, всунул в меховые сапоги и подошел к хирдманам.

— По городу слухи ходят, что ты убил конунгова сына. Или не убил, но будто помер он из-за тебя. Понятно, что брехня. Хочу узнать,